Великое заклятие - Геммел Дэвид - Страница 5

• Предыдущая
• 5/70
• Следующая

Подобная расхлябанность действовала ему на нервы. С одеждой в руках он вернулся к себе и сел, весь дрожа, перед огнем. Ночная рубашка, взятая им из сундучка, хрустела и пахла свежим полотном. Кебра надел ее, и ему сразу полегчало.

На сердце у него, точно камень, лежали слова Илбрена: «Тебе давно пора завести жену и растить сыновей».

Клиенты считали Палиму женщиной с золотым сердцем, и она поддерживала в них это мнение – особенно теперь, когда черты ее начали расплываться под действием лет и законов тяготения. Сердце ее и впрямь напоминало золото – холодное, твердое и хорошо запрятанное.

Лежа на кровати, она смотрела на здоровенную фигуру у окна. Зубра, щедрого гиганта, не отягощенного умственными способностями и воображением, она знала хорошо. Нужды его были просты, требования незамысловаты, сил хоть отбавляй. Вот уже год – с тех пор, как дренаи заняли город, – он хотя бы раз в неделю бывал у нее. Платил он хорошо, не лез с разговорами и обещаниями и редко оставался дольше необходимого.

Иное дело сегодня. В постели он крепко обнял ее, а потом уснул. Обычно он, уходя, оставлял ей серебряную монету, а нынче, как только пришел, дал золотой полураг. Палима попыталась возбудить его, что обыкновенно не составляло труда, но Зубр оказался не в настроении. Палима не возражала. Если мужчина платит золотом только за то, чтобы полежать с ней в обнимку, – ей же лучше. Он проспал часа два, не отпуская ее, потом встал, оделся и отошел к окну. Время шло, а он все стоял там при свете фонаря – огромный, с широченными плечами и длинными могучими руками, теребил свои белые моржовые усы и смотрел на темную площадь внизу.

– Возвращайся в постель, милок, – позвала женщина. – Дай Палиме малость поколдовать над тобой.

– Не сегодня, – ответил он.

– Что это с тобой? Расскажи Палиме.

– Как по-твоему, сколько мне лет? – спросил он вдруг, повернувшись к ней. Шестьдесят пять, никак не меньше, прикинула она, глядя на его лысину и седые усы. Мужчины что дети малые.

– Годов сорок, – сказала она вслух.

Он как будто остался доволен, и напряжение отпустило его.

– Вообще-то я старше, но совсем этого не чувствую. А меня домой отправляют. Всех, кто постарше, отправляют домой.

– А тебе домой разве не хочется?

– Я пришел к Белому Волку один из первых. Дренан тогда обложили со всех сторон, и от королевской армии, считай, ничего не осталось. Но мы побили их всех, одних за другими. Когда я был мальцом, нашей землей правили чужеземцы, а мы, простые мужики, сделали мир другим. Теперь владения нашего короля простираются... – Зубр умолк и закончил неуклюже: – На тысячи миль.

– Он самый великий король на свете, – вставила Палима, полагая, что Зубр именно это хочет услышать.

– Его отец был более великим, потому что строил из ничего. Я при нем двадцать три года прослужил, да еще двадцать при сыне. В двадцати шести сражениях побывал, вот оно как. Что ты на это скажешь?

– Много тебе пришлось повоевать, – согласилась она, не понимая, куда он клонит. – Иди ко мне, миленький.

– Много, это верно. Одиннадцать раз был ранен. А теперь я им, выходит, не нужен больше. Нас таких тысяча восемьсот. Спасибо, мол, и пропивайте. Вот вам по мешку с золотом, и ступайте домой. А где он, дом-то? – Зубр со вздохом присел на кровать, застонавшую под его тяжестью. – Не знаю, как мне и быть теперь, Палима.

– Ты сильный – можешь отправиться куда хочешь и делать, что тебе нравится.

– Но я в армии хочу остаться! Я всегда шел в передовой шеренге, и ничего другого мне не надо.

Палима села и взяла его лицо в ладони.

– То, что хотим, мы редко получаем. Почти никогда. А то, чего заслуживаем, еще реже. Нам достается то, что достается, вот и весь сказ. Вчерашний день не вернешь, Зубр, а завтра еще не настало. Все, что есть у нас, – это сейчас. А знаешь, что в жизни настоящее? – Она поднесла его руку к своей голой груди. – Вот оно, настоящее. Мы с тобой настоящие. А больше и нет ничего.

Он отвел руку и поцеловал ее в щеку, чего раньше никогда не делал. Она вообще не помнила, когда мужчина в последний раз целовал ее в щеку.

– Пойду я, – сказал он и встал.

– Зачем? Тебе после этого легче станет, Зубр, я ж тебя знаю.

– Это верно, да и ты из всех баб самая лучшая. Я в этом разбираюсь – почитай, всю жизнь деньги плачу вашей сестре. И все-таки я пойду. Меня уж небось стража ищет.

– За что?

– Я тут вспылил, ну и побил пару солдатиков.

– Только побил?

– Ну, может, и не только. Один, погань вентрийская, смеяться надо мной вздумал. Армия, говорит, без старикашек только выиграет. Я его поднял и метнул, как копье – забавно, право слово. А он возьми да и прошиби стол башкой. Солдаты, которые там сидели, разобиделись – пришлось мне ими тоже заняться.

– Сколько ж их всего-то было?

– Пятеро или вроде того. Сильно я никого не зашиб – ну, не так чтобы очень. Но искать меня точно ищут.

– И что тебе за это будет?

– Не знаю... плетей десять. – Зубр пожал плечами. – Или двадцать. Не важно.

Палима вылезла из постели и стала перед ним голая.

– Тебе приятно было, когда ты дрался?

– Ну... да, приятно, – признался он.

– Мужчиной себя чувствовал?

– Угу. Будто снова помолодел.

Она провела ему рукой между ног и ощутила его возбуждение.

– А теперь как себя чувствуешь? – спросила она с хрипотцой.

Он испустил долгий вздох.

– Мужиком. Но они больше не хотят, чтобы я им был. До свидания, Палима.

Он вышел, и Палима, следя за ним из окна, прошипела:

– Чума на тебя и на всех дренаев. Чтоб ты сдох!

Банелион, легендарный Белый Волк, собрал карты и уложил их в окованный медью сундук. Высокий, худощавый, с длинными седыми волосами, связанными на затылке, он двигался быстро и четко, а сундук укладывал со сноровкой солдата-ветерана. Все на своем месте. Карты лежат в таком порядке, в каком понадобятся ему во время путешествия к западному порту, до которого 1400 миль пути. Тут же рядом путеводитель с названиями племен, именами вождей, дорожными станциями, крепостями и городами вдоль всего маршрута. Возвращение домой Банелион распланировал столь же тщательно, как планировал все и всегда.

Молодой офицер по ту сторону письменного стола, в парадных доспехах из бронзы с золотом, наблюдал за его действиями. Генерал послал ему короткую усмешку.

– Что пригорюнился, Дагориан?

– Неправильно это, сударь, – с глубоким вздохом ответил молодой человек.

– Вздор. Посмотри на меня и скажи: что ты видишь?

Жесткое морщинистое лицо генерала выдубили солнце пустыни и зимние ветра. Из-под кустистых белых бровей смотрели яркие светлые глаза, видевшие падение империй и разгром армий.

– Вижу величайшего на свете военачальника, – сказал Дагориан.

Банелион улыбнулся, искренне тронутый привязанностью молодого офицера, и кстати припомнил его отца. Эти двое совсем не похожи. Каторис был холоден, честолюбив и очень опасен. Сын куда более славный мальчик, прямой и преданный. Единственная черта, общая у него с отцом, – это мужество.

– Тебе бы следовало увидеть человека, которому два года назад минуло семьдесят. Ты смотришь на то, что было, мальчик, – не на то, что есть. Скажу тебе честно: да, я разочарован, но при этом не думаю, что король допускает ошибку. Солдаты, которые когда-то впервые выступили против Вентрийской Империи, стали старыми, как и я. Тысяча восемьсот человек, которым перевалило за пятьдесят, а двумстам – так даже и за шестьдесят. Король же, которому всего тридцать пять, намерен пересечь Великую реку и завоевать Кадию. Такая война, согласно всем донесениям, займет никак не менее пяти лет. Армии придется идти через горы и пустыни, форсировать реки, кишащие крокодилами, прорубать дорогу сквозь джунгли. Для такого похода нужны молодые, а многие из пожилых сами рвутся домой.

Дагориан снял черный с золотом шлем, рассеянно погладив плюмаж из конского волоса.

• Предыдущая
• 5/70
• Следующая