Призраки грядущего - Геммел Дэвид - Страница 22

• Предыдущая
• 22/62
• Следующая

Танаки проглотила комок в горле, представив себе отца — его полные тепла лиловые глаза и улыбку, приветливую и ободряющую, как утренняя заря. Ее желудок сжался в узелок, и на глазах выступили слезы. Как мог он умереть? Как мог умереть самый великий в мире человек?

Смахнув слезы, она подошла к окну и стала смотреть на торги, гадая, которую из женщин выберет Цудай. Она редко испытывала жалость к рабыням, но сегодня...

На помост вывели темноволосую девушку, сорвав с нее желтое платье. Хорошая фигура, и груди не слишком большие. Приказчик Цудая поднял руку.

Были и другие покупатели, но женщина досталась надирскому воеводе.

— Будь осторожна, девушка, — прошептала Танаки. — Твоя жизнь зависит от этого.

Маггриг оправлялся от лихорадки пять дней, и все это время Чареос продолжал учить Киалла основным приемам фехтования. Мрачный Бельцер в одиночестве бродил по лесу. Финн почти все время проводил в мастерской, заканчивая новый длинный лук.

Снег вокруг хижины почти весь сошел, и солнце грело по-летнему.

Утром шестого дня, когда путники готовились отправиться в Долину Движущихся Врат, Финн позвал Бельцера к себе в мастерскую. Остальные тоже собрались там. Финн достал из тайника под скамейкой окованный медью сундук, открыл его и вынул какой-то длинный предмет, обернутый в промасленную кожу. Он положил сверток на стол, разрезал ножом бечевку и сказал Бельцеру:

— Это твое. Бери.

Великан развернул кожу, и все увидели сверкающий двуострый топор. Топорище, длиной с человеческую руку, было сделано из мореного дуба и скреплено серебряной проволокой. Выгнутые острые лезвия, протравленные кислотой, украшали серебряные руны. Бельцер вскинул топор вверх.

— Приятно получить его назад, — сказал он и без единого другого слова вышел из мастерской.

— Неотесанная, неблагодарная свинья, — возмутился Маггриг. — Даже спасибо не сказал.

Финн пожал плечами и улыбнулся, что редко с ним случалось.

— Главное, что топор вернулся к нему.

— Да ведь он стоил тебе целого состояния. Мы два года сидели без соли, чуть ли не впроголодь.

— Это все в прошлом, забудь. Чареос положил руку на плечо Финна:

— Ты поступил благородно. Без топора он стал совсем не тот. Он продал его спьяну в Тальгитире и так и не узнал, что с ним сталось. — Я знаю. Ну, пошли — пора в дорогу.

Путешествие в Долину заняло у них три дня. Они ни разу не встретили надренов и только однажды заметили далеко на юге одинокого всадника. Воздух здесь был разрежен, и путники почти не разговаривали. Ночью, посидев немного у костра, они рано укладывались спать и вставали с рассветом.

Киалл радовался этому походу, сулившему новые приключения, но его удручало, что его соратники столь молчаливы. Если кто-то и ронял слово, то оно касалось либо погоды, либо стряпни. О Вратах, о надирах или о цели их пути не упоминалось вовсе. А когда Киалл пытался заговорить об этом, от него отделывались пожатием плеч.

Долина тоже разочаровала Киалла. Она оказалась точно такой же, как многие предыдущие: сосновые леса по склонам, а внизу — глубокое ущелье. Дно ущелья покрывали луга, по ним бежал ручей. На холмах паслись олени, дикие козы и бараны.

Финн и Маггриг выбрали место для лагеря, взяли луки и пошли настрелять дичи на ужин. Чареос поднялся на соседний холм, чтобы оглядеть окрестности, а Бельцер развел костер и сел, глядя на пляшущее пламя. Киалл занял место напротив него.

— Красивый у тебя топор, — сказал он.

— Лучше не бывает, — проворчал гигант. — Говорят, что топор Друсса-Легенды происходил из Древних Времен — он никогда не ржавел и никогда не тупился. Но я не верю, что он был лучше моего.

— Он был с тобой в Бел-Азаре?

Бельцер уставил на Киалла свои маленькие круглые глазки.

— Дался тебе этот Бел-Азар. Побывал бы там сам — не приставал бы.

— Но это славное место. Часть нашей истории. Горсточка против войска. Это было время героев.

— Это было время выживших, как и всякая война. Были там хорошие парни, погибшие в первый же день, и были трусы, дотянувшие чуть ли не до последнего. Были воры, насильники и убийцы. Была вонь выпущенных наружу кишок и внутренностей. Были вопли, мольбы и плач. Хорошего в Бел-Азаре не было ничего.

— Но вы же победили, — настаивал Киалл. — И вас осыпали почестями.

— Да, почести — вещь хорошая. Парады, пиры, женщины. Никогда у меня не было столько женщин. Молодые, старые, толстые, тонкие — все только и ждали, чтобы раздвинуть ноги перед героем Бел-Азара. Это было самое лучшее, мальчик, — то, что настало потом. Боги мои, я душу бы продал за глоток спиртного!

— А Чареос тоже придерживается такого мнения по поводу Бел-Азара?

— Что он думает, я не знаю, — хмыкнул Бельцер, — но я знаю все. У Мастера Меча была жена. — Бельцер повернул шею, чтобы убедиться, что Чареос все еще на холме. — Боги, что за красотка! Темные волосы блестели, как намасленные, а фигурку словно на небесах изваяли. Тура ее звали. Купеческая дочь. Отец был рад-радехонек от нее избавиться — тут Чареос и подвернулся. Женился на ней, построил ей дом. В хорошем месте, с красивым садом. Они не прожили и четырех месяцев, как она завела первого любовника. Он был разведчик Сабельщиков — первый из многих, которые валялись потом в кровати, сделанной для нее Чареосом. А что же он? Мастер Меча, самый страшный воин из всех, кто мне известен? Он не знал ничего. Он покупал ей подарки и постоянно говорил о ней — а мы-то всё знали. Потом узнал и он... неизвестно как. Это случилось перед самым Бел-Азаром. Как он хотел умереть! Никто еще так не стремился к собственной гибели. Но жизнь — подлая штука. Ничто его не брало. Он бился коротким мечом и кинжалом и оставался невредим точно заговоренный. Правда, рядом с ним дрался я — может быть, это мешало. Я в жизни еще не видел такого разочарованного человека, когда надиры ушли восвояси.

Киалл молча, задумчиво смотрел на огонь.

— Что, мальчик, развенчал я твою мечту? Ничего, жизнь полна таких горьких открытий. Дура она, конечно. Не было на свете лучшего мужа, чем он. Боги, как он ее любил! Знаешь, как она кончила?

Киалл покачал головой.

— Сделалась шлюхой в Новом Гульготире. Мастер Меча этого не знает, но я видел, как она промышляла там, в гавани. За два медных гроша. — Бельцер засмеялся. — Двух передних зубов у нее недоставало, и она уже не была такой красоткой. Я имел ее тогда. За два медных гроша, в переулке. Она умоляла меня взять ее с собой — говорила, что поедет куда угодно. И все для меня сделает. Говорила, что у нее никого нет и ей негде жить.

— И что же потом? — шепотом спросил Киалл.

— Она бросилась с пристани и утонула. Ее нашли потом плавающей среди отбросов и нечистот.

— За что ты так ненавидишь ее? Тебе-то она ничего не сделала.

— Ненавижу? Да, пожалуй. Я скажу тебе за что. За все то время, что она наставляла рога Чареосу, она ни разу не предложила себя мне. Я был для нее хуже грязи.

— А ты бы согласился?

— Еще бы! Говорю тебе — она была красотка.

Киалл посмотрел на Бельцера, вспоминая песню о Бел-Азаре, отвернулся и подбавил дров в огонь.

— Что, юноша, пропала охота говорить со мной?

— Есть вещи, которых лучше не знать. Лучше бы ты мне не рассказывал.

— Да, история неприглядная — как, впрочем, у всякой шлюхи.

— Это так. Но я думал не о ней, а о тебе. Твоя история не лучше.

Киалл встал и пошел прочь. Солнце садилось, и тени стали длиннее. Чареос сидел на поваленном дереве, глядя на закат. Небо пылало, словно алые штандарты реяли над горами.

— Красиво, — сказал Киалл. — Я всегда любил смотреть на закат.

— Ты у нас романтик.

— Это плохо?

— Нет — так жить лучше всего. Я тоже когда-то был таким и никогда не был счастливее. — Чареос встал и распрямил спину. — Держись за свои мечты, Киалл. Они важнее, чем ты думаешь.

— Я так и делаю. Скажи, ты любишь Бельцера? Громкий смех Чареоса эхом прокатился по долине.

• Предыдущая
• 22/62
• Следующая