Девушка из Дании - Дэвид Эберсхоф - Страница 3

• Предыдущая
• 3/88
• Следующая

Герда была противоречивым художником, но Эйнар никогда не говорил ей об этом. Вместо этого он хвалил ее столько, сколько мог, и пожалуй, даже слишком много. Он помогал ей во всем, где это было возможно, учил ее методам, которые, как он думал, она не знала. Особенно о свете и перспективе. Если Герда когда-нибудь найдет правильную тему, Эйнар не сомневался, она стала бы прекрасным художником.

Облако над Домом Вдовы сместилось, и солнечный свет упал на незавершенный портрет Анны. В качестве подиума для модели Герда использовала лакированный багажный сундук, купленный у кантонской прачки, которая через день собирала белье, оповещая о своем приходе не кличем на улице, а звоном золотых тарелочек, прикрепленных к пальцам.

Стоя на сундуке, Эйнар почувствовал головокружение и жар. Он опустил взгляд на голень: шелково-гладкую, за исключением пары волосков, прорывающиеся сквозь ткань, словно крошечные ростки боба. Желтые туфли были слишком изящные, чтобы поддерживать его, но его стопы естественно изогнулись, словно расправляя давно не использованные мышцы. Что-то пронеслось у Эйнара в голове, и заставило подумать о лисе, преследующей полевую мышь: тонкий, рыжий нос лисы в поисках мыши разрывает борозды бобового поля.

- Стой спокойно, - попросила Герда.

Эйнар посмотрел в окно и увидел рифлёный купол Королевского театра, для оперной труппы которого он иногда рисовал декорации. В это время внутри Анна репетировала «Кармен». Ее мягкие руки демонстративно вздымались перед холстом, на котором он изобразил севильскую арену для быков. Иногда, когда Эйнар рисовал в театре, голос Анны разносился по залу, словно по медной водосточной трубе. Он заставлял его так сильно содрогаться, что кисть смазывала декорацию, и он тер кулаком глаза. Анна не была обладательницей прекрасного голоса. Он был грубоватым, печальным, напоминающий мужской и женский одновременно. Тем не менее, он резонировал больше, чем голоса большинства датчан, которые часто были тонкими, чистыми, и слишком приятными, чтобы вызывать дрожь. Голос Анны имел южный колорит, согревающий Эйнара, словно ее горло было раскаленным от углей. Ему хотелось слезть с лестницы за кулисами и убежать, чтобы слушать, как Анна, в тунике из белой овечьей шерсти, открывая квадратом рот, репетирует с дирижёром Дювиком. Она наклонялась вперед во время пения. Анна всегда говорила, что это сила музыки тянет ее к оркестровой яме.

«Я думаю о тонкой серебристой цепочке, соединённой с концом дирижёрской палочки, и прикреплённой вот здесь», - рассуждала она, указывая на родинку на подбородке. «Без этой цепочки я практически не знала бы, что и делать. Без нее я не была бы собой».

Во время рисования Герда убирала волосы черепаховым гребнем, отчего лицо ее выглядело крупнее. Эйнар словно смотрел на нее сквозь сосуд с водой. Герда была, возможно, самой высокой женщиной из тех, которых он когда-либо знал. Идя по улице, она возвышалась настолько, что могла рассматривать поверх половинчатых занавесок жителей первых этажей. Рядом с ней Эйнар чувствовал себя маленьким, словно ее сыном, смотря на нее снизу вверх и дотягиваясь до ее свисающей руки. Ее халат с накладными карманами был сшит на заказ. Швея, которая замеряла ее, изумлялась, почему Герда, такая крупная и здоровая женщина, оказалась не датчанкой.

Герда рисовала с чуткой сосредоточенностью, которой Эйнар так восхищался. Она была способна легким мазком изобразить блик в левом глазу, и услышав звонок в дверь, тут же принять посылку с молоком, а затем без труда вернуться к слегка матовому блеску в правом глазу. Рисуя, она напевала, как она их называла, «костровые песни». Она повествовала человеку, которого рисовала, о своем детстве в Калифорнии, где в апельсиновых рощах ее отца гнездились павлины. Она рассказывала своим натурщикам (Эйнар нечаянно услышал это, стоя на темной лестнице у двери квартиры, когда однажды вернулся домой) о все более долгих промежутках между моментами их интимной близости.

- Он принимает это слишком близко к сердцу, но я не виню его, - говорила она, и Эйнар представлял, как она заправляет волосы за уши.

- Они сползают! - заметила Герда, указывая кистью на чулки, - подтяни!

- Без этого никак?

Моряк снизу хлопнул дверью, и стало тихо, не считая смеха его хихикающей жены.

- Ах, Эйнар! - воскликнула Герда, - ты когда-нибудь расслабишься?

Ее улыбка постепенно исчезала с лица. Эдвард VI вбежал в комнату и начал копаться в постельном белье, а затем послышался звук, похожий на вздох младенца. Эдвард VI был старым псом, родившимся на торфяных болотах. Его мать и весь ее выводок утонул в вязкой трясине.

Их квартира находилась на чердаке здания, которое в прошлом веке правительство открыло для вдов рыбаков. Окна смотрели на север, юг и запад, и в отличие от многих других домов в Копенгагене, дом мог предоставить Эйнару и Герде достаточно места и света для занятий живописью. Супруги едва не переехали в Кристианову Впадину, на другую сторону гавани, где художники жили по соседству с проститутками и азартными пьяницами, неподалеку от цементных фабрик и их импортеров. Герда сказала, что может жить где угодно, и не находит такую обстановку жалкой, но Эйнар, который первые свои пятнадцать лет спал под соломенной крышей, воспрепятствовал этому и нашёл жилье в Доме Вдовы. Дом с фасадом, выкрашенным в красный цвет, находился в одном квартале от Новой Гавани. Слуховые окошки торчали из черепичной крыши, а мансардные окна были прорублены высоко на скате. Другие здания на улице были выбелены, а их восьмипанельные двери были выкрашены в цвет бурых водорослей.

Напротив жил доктор по фамилии Мёллер, принимавший срочные вызовы от женщин, у которых среди ночи начинались роды. По улице, что заканчивалась тупиком во Внутренней Гавани, шуршали немногочисленные автомобили, и в тишине можно было услышать эхо от испуганного девичьего крика.

      - Мне нужно вернуться к своей работе, - наконец сказал Эйнар, устав стоять в туфлях, оловянные пряжки которых впились ему в кожу.

      - Это значит, что ты не хочешь примерить ее платье?

Когда она произнесла слово «платье», в животе у Эйнара стало жарко, а следом в груди сгустком начал разрастаться стыд.

      - Да, я так не думаю, - ответил Эйнар.

      - Даже на несколько минут? - спросила Герда, - мне

• Предыдущая
• 3/88
• Следующая